Эдуард Артемьев: «Такое гигантское поле деятельности и такая узколобость…»

Электроника и классика, Америка и Россия, Михалков и Кончаловский — беседа главного редактора и заместителя главного редактора Воронежского издания «Время культуры» со знаменитым композитором.

— Видел вас недавно на одной выставке. Слева-справа про вас: «Ну, это наш гений».
— Когда человек выпивает, он склонен немножко преувеличивать. Я знаю, что ко мне хорошо относятся, но эти слова для меня ничего не значат. Они чудные люди, на таких посиделках я со всеми знаком, но издалека, без контактов.

— Иронично относитесь к таким словам?
— Даже с подозрением: шутка это или нет?

Нам повезло: два часа приватной беседы с большим композитором. Имя знают многие, а музыку его слышали все. Правда, мало кто в курсе, что Эдуард Артемьев – не только «электронщик», использующий бас-гитару вместо контрабаса, но и тот ещё затворник. Мифов, сложившихся вокруг него, куда больше, чем реальных фактов, а насыщенная биография только лишь способствует такому мифотворчеству. Плюс Артемьев постоянно смеётся – едва не каждым вторым ответом. Поэтому мы решили зайти издалека, стремясь избежать ироничного Артемьева и получить серьёзного. Безуспешно, разумеется.
Итак, римский театр «Арджентино», «Механическое пианино» Михалкова с Марчелло Мастроянни. Музыка, как и в фильме 76-го года, Эдуарда Артемьева…

ВК: И вот сидите вы в Италии: музыка, декорации, механика — всё сделано. О чём думали тогда?
Эдуард Артемьев: Я? Ни о чём совершенно. Я несерьёзный человек вообще-то. Впервые в советское время на два месяца выехал в Италию. С суточными 100 долларами в день — это вообще неслыханно.

ВК: Впервые за границу?
Э.А.: Нет, впервые чтоб на два месяца! Потом уже и с Кончаловским в Париж — «Чайка» Чехова. А потом и в Америку на три года…

ВК: Там вы себя тоже ощущали преимущественно студийным композитором?
Э.А.: Я бывал в разных странах, но я их не знаю, потому что работал в студии: у меня как бы атрофировалось чувство познания городов, культуры, улиц. Самое главное для меня было в музыке: там же нет партийной принадлежности, языков. Андрон (Кончаловский — прим. авт.) пригласил меня в Лос-Анджелес писать музыку, когда снимал «Гомера и Эдди». Он же скрытно провёл «операцию» своего отъезда из России, и никто, кроме родственников, не знал. В России до этого была премьера его эпопеи «Сибириада» — шумная, а после, на фуршете, он подошёл ко мне: «Прощаемся ненадолго… а может, даже навсегда. Завтра улетаю в Лос-Анджелес, но мы с тобой ещё поработаем». Я подумал, что это для красного словца, но потеря для меня, конечно, была большая. Там трудно всё сложилось, он же стал невъездным в Россию, и только когда матушка умерла, ему разрешили на один день на похороны, а перед его отъездом мы только начали работу над «Преступлением и наказанием»… И вот вдруг в 87-м году он позвонил мне и сказал, что будем вместе делать картину, сумел продюсеров и студию убедить.

ВК: Такое в Союзе прежде случалось?
Э.А.: Да, было уже совместное производство Columbia Pictures с «Мосфильмом» и «Ленфильмом» — «Синяя птица», которая, по-моему, провалилась. Часть музыки писал, царствие ему небесное, Андрей Петров. И к нему приставили американского аранжировщика, который много чего придумывал, а Петров не возражал. И потом пришёл долларовый счёт на эти идеи… Вот Петров в Голливуде в советское время работал первым. Потом я уже писал музыку к 9 американским картинам: меня там ещё помнят и изредка что-то предлагают.

ВК: Вы в работе отталкиваетесь от автора или всё-таки от режиссёра?
Э.А.: От режиссёра исключительно! Даже в театре — это же его прочтение, а не моё. Как он повернёт всё, так и будет. Этому научил Самсон Самсонов, который взял меня на работу в «Мосфильме». Я закончил консерваторию и года четыре сидел безо всякой работы… Думал, что композитор из меня не получится. И случайно попал сначала тапёром, а потом и композитором на фильм «Арена»: Тер-Татевосян — выдающийся тогда симфонист — переметнулся к Ромму на «Девять дней одного года», и место неожиданно освободилось.

ВК: Так а почему режиссёр важнее?
Э.А.: Сначала были конфликты: Самсонов хотел простоты, а я как воспитанник консерватории думал, что всё это примитивно. На одной из записей у него терпение лопнуло, и он позвал меня в кабинет: «Вы все талантливые — художники, операторы, актёры, осветители, теперь вот ещё композитор появился. Какая должна быть картина, знаю только я. Не нравится — дверь открыта. Будешь слушаться меня — будешь работать в Голливуде». Мне ещё не было тридцати, но с тех пор я внимательно слушал режиссёра. Если он берёт композитора, значит, доверяет ему. И это не зависит от степени таланта: режиссёр знает, что хочет, а ты ищи зерно — и всё будет в порядке. Если не получается — уходи, ты только мешаешь.

ВК: Это единственно правильный путь?
Э.А.: Абсолютно! Я работал со многими режиссёрами: и с провинциальными, и из других республик, и с иностранцами — у меня всегда получалось. Морриконе приписывают фразу: «Я знаю много фильмов, которые музыка вытащила, но не знаю ни одного, который бы музыка погубила». Бывает неудачная, но она не мешает, что-то слегка поддерживает — музыкальные обои. А некоторым режиссёрам вообще не очень важно, какая она, но если по настроению приблизительно совпадает, то этого и достаточно.

ВК: У вас давний тандем с Михалковым. Как с ним работается?
Э.А.: Мы знакомы больше 40 лет, и это дружба не только творческая, но и человеческая. Его Господь наградил гигантской энергией, и он может внедрить в тебя идею, которую ты понимаешь не сознанием, а просто чувствуешь её. Он один из немногих, с кем я практически ни разу не ошибся. И актёры — все! — у Михалкова блистательно играют. Учить у него времени бы не хватило, но энергетика, посыл, умение сказать нужное слово… Мне говорили, что Гафт с сомнением относился к его творчеству, но потом Никита его пригласил на фильм «12», и Валентин после первой же репетиции сказал, что это новая для него школа, новый опыт. А в «Утомлённых солнцем-2» Гафт в маленьком эпизоде играет старого, уже сидевшего человека гениальной памяти, помните? Полторы минуты эпизод. Никита мне рассказывал, что роль очень важная, позвонил Гафту: «Валь, есть такая роль, рискну тебе её предложить». Тот согласился, а когда порепетировали сцену, говорит: «Никит, сколько я тебе должен?»

ВК: Многие считают, что он уже «не тот» режиссёр.
Э.А.: С ним сводят счёты политические и другие противники, к искусству эти их рассуждения не относятся. Критика такая: «Он устарел, не понимает». Но тогда делайте нормальный анализ! Я не видел ни одной статьи про режиссёра Михалкова и его искусство, всё сплошная ругань. Сам он относится к этому так: «Караван идёт…»

ВК: Сравнивая с Америкой: российская киноиндустрия продвинулась вперёд за последние 15-20 лет?
Э.А.: Нигде так не работают, как там! Вековая налаженная машина: стабильные зарплаты, выстроенные отношения между всеми подразделениями. Попасть туда невозможно — мне это Андрон устроил. Надо step by step с юных лет работать в индустрии, и тогда тебя заметят. Или быть крайне знаменитым, как Шостакович, Стравинский. Когда мне было уже 50, я встретился с продюсером Дэвидом Чаклером, дал ему пластинки. Он послушал и сказал: «Это всё Европа! Совершенно не интересует. Я хочу знать, как ты здесь будешь работать. Вот тебе 3 эпизода из фильма Кончаловского, вот звукорежиссёр. Покажи, что ты можешь». Через неделю приехал с мрачными людьми — мне показалось, что они с бодуна. Я «показал, что могу», в ответ молчание. Потом: «We will work with it». И сразу же студия, зарплата, машина. Меня это поразило: я должен приносить доход, и ничто мне в этом не должно мешать. Их ни хрена не трогает, кто ты, откуда и какой национальности. Важно только, можешь ты или не можешь. А у нас, как говорит Юрий Чернавский, который в Лос-Анджелесе сейчас живёт и успешно продюсирует: «Если человек начинает зарабатывать, то все делают всё, чтобы мешать ему, чтобы не дать ему заработать». В Америке если ты успешен, то тебя продвигают.

ВК: Высокобюджетный «Щелкунчик и Крысиный король» Кончаловского с вашей музыкой провалился в прокате и у критиков. Это был ваш творческий интерес или в большей степени коммерческий?
Э.А.: Если мы не договоримся о цене, то, конечно, я не буду работать. Но если я включился, то отдаюсь полностью. С «Щелкунчиком» была ошибка продюсерская — и Андрона в частности, потому что он затеял историю, которая происходит за кадром того, что написал Гофман. Андрон полез в дебри: чудеса, злые силы, все одеты в форму немецких солдат… Один из продюсеров потом сказал, что это должна была быть не рождественская сказка, а, скажем, Хэллоуин — и тогда нас ждал бы грандиозный успех. Андрон меня долго обхаживал, и эта работа была решающей для меня: больше половины моей жизни исчерпано, и я совершенно не хочу тратить время на чужую музыку, а надо было работать с материалом Чайковского. Андрон попросил сделать хотя бы «эскизы» — режиссёрский такой ход! И я снова начал изучать музыку Чайковского, ещё раз убедился, что он гений, хотя музыка его мне не близка — перебор там некоторый в чувствах… Короче, я глубоко влез в это дело, по-всякому пробовал и решил полностью поломать его музыку: взять основные темы — и свободно распорядиться ими. Американцы пришли в ужас: «Эдвард, ты чё-то перегнул палку», а Андрон меня поддержал. И сегодня это одна из главных работ моей жизни, её играют симфонические оркестры. Я создал своё сочинение по мотивам музыки Чайковского, горжусь им и надеюсь мюзикл сделать отдельный — только вот без этих крыс и всего остального, что Андрон понапридумывал. А никто не оценивает и не платит так, как американцы, поэтому я доволен собой.

ВК: Ещё один недавний дорогой проект с вашим участием — «Москва 2017» — тоже провалился. И с вами или Чайковским этот фильм ещё меньше ассоциируется.
Э.А.: Это американская картина, называлась она Branded в их прокате, где тоже провалилась. Продюсер мне сказал ещё до выхода, что так будет, потому что американцы любят чёткое разделение по жанрам. А по сюжету там реклама вдруг ожила: есть и фантастика, и любовная история — и американский зритель будет растерян, он не поймёт, куда чувства вкладывать. Ещё и действие в России. Вроде всё правильно, но всё не то…

ВК: Если сейчас делать сиюминутный выбор — в Голливуде с Кончаловским или здесь с Михалковым?
Э.А.: Я бы разделил! Так уже было один раз — проекты вроде начались в разное время, но сдача у них совпала. Было тяжело: два разных человека, два разных проекта.

ВК: А где комфортнее?
Э.А.: Я обожаю Лос-Анджелес: там вечное лето. Я сам из Сибири и поэтому зиму ненавижу.

ВК: А как же модный для таких ответов патриотизм?
Э.А.: Ну, я же здесь — и никогда не уезжал навсегда. Мир у нас давно открылся, а коммунисты, слава Богу, отметены от власти. Хотя если такие же придут — наверное, закроют всё опять.

ВК: Вы как-то сказали, что Дунаевский в Голливуде имел бы шансы добиться масштабов Гершвина. Какие шансы у начинающих композиторов в России сегодня?
Э.А.: Дунаевскому сильно помешала идеология — он ведь писал о трактористах, какие-то оперетты странные. С гениальными мелодиями, но эти колхозные дела — узкая тематика. Он абсолютно не реализовался как композитор и уже почти забыт. Но молодым всегда трудно, это не зависит от места. Мою музыку четыре года никто не хотел слушать…

ВК: И всё же ваш первый композиторский фильм был непривычным по звучанию, «электронным»…
Э.А.: … в Одессе, в 1962 году. Мурадели меня пригласил на «Мечте навстречу». Там фантастика, путешествие на Марс, а электронику тогда мало кто делал. И Мурадели меня позвал как соавтора. Сейчас бы это назвали чисто саунд-дизайнерской работой. На синтезаторе «АНС» я всё делал — по тем временам архиреволюционное решение всех проблем. Своеобразное, ни на что не похожее звучание. В 56 году Мурзин (Евгений Мурзин — советский инженер, изобретатель первого в мире электронного синтезатора — прим. авт.) уже этот аппарат демонстрировал.

ВК: Тогда вы и заинтересовались этим направлением?
Э.А.: Сразу после консерватории. Весь наш курс отправили в Магадан, чтоб поднимать это место. Многие потом уехали, а я остался, потому что нашёл телефон Мурзина в деканате. Он — военный инженер, полковник, главный конструктор одного из секретных «ящиков», занимался ракетной обороной Москвы. Я позвонил: ему нужен был человек, который смог бы ежедневно заниматься аппаратом. Почему «АНС»? Александр Николаевич Скрябин! Мурзин был поклонником его музыки и философии. Тогда и началась моя студийная жизнь, сдавал даже экзамены по основам радиоэлектроники — это сейчас они уже не нужны. Мурзин говорил, что это важно для понимания природы рождения звука. Но потом синтезаторы, которые начали коммерчески выпускаться, затмили его: нажимай на кнопки, занимайся синтезом.

ВК: Трава была зеленее?
Э.А.: Современные синтезаторы — потрясающие машины, но они совершенно не используются, потому что в систему почти никто не внедряется, все просто нажимают на кнопки и играют. Одно время люди, которые зарабатывали на этом, выпускали специальные программки, но потом появилось такое количество звуковых библиотек, что их профессия умерла. Хотя в Америке, Голландии и ещё в Германии есть правительственные гранты на поддержание электронной академической музыки. Там все открытия и случаются, а потом уже коммерциализируются.

ВК: Вас и сейчас причисляют к «академическим электронщикам».
Э.А.: Я был очень увлечён этой музыкой, ездил на фестивали, но потом возникло некоторое разочарование, что ли… Они всё делали в рамках эксперимента, публика их совершенно не интересовала, решались локальные задачи — эстетические и «как построить звук». А потом ещё пошло очень много математики: «Воздействие функций Чебышева на синусоиду — ах, как это прекрасно!» С другой стороны, сегодня электроника ушла в чистую попсу, так что в итоге всё разделилось на два таких страшных рукава. Я нашёл для себя середину: использую возможности электронной музыки и симфонического оркестра. Звучит самонадеянно, но, по Моцарту, река музыки едина — и ничто не делилось на жанры. В XIX–XX веках всё распалось: джаз, рок, ещё что-то…

ВК: А разве сейчас не время «в одну реку» сочинять?
Э.А.: Если только на основе новых технологий. Возможности электроники и звукозаписи позволяют всё ассимилировать в один поток: мы можем сэмплировать живые инструменты, погружая их в электронную среду, и наоборот. Но приверженцы симфонической музыки только ею и занимаются. Мне этого мало! Ограничивать себя оркестром, который сложился во времена Бетховена… Это же такая маленькая часть гигантского звукового мира! Техника ведь позволяет соединять всё это с пением птиц, со взрывами вулканов — требуются только фантазия и упорство.

ВК: Это же не «композиторство» в чистом виде — нужно владеть преимущественно техническими знаниями.
Э.А.: Я владею необходимым в своей сфере, но далеко в этом деле не пошёл — в музыкальную математику, например. Но тот же оркестр мне нужен, правда, я это понял спустя много лет. Раньше я был апологетом электронной музыки и думал, что она станет основным потоком. Синтезатор может передать моё ощущение — чувства записываются тоже. Но я подумал: ведь оркестр — это 100?120 душ, которые единой волей начинают играть. Ни с чем не сравнимая сила! Музыка расширила границы, но балансы остались на прежнем уровне. Да, я не могу без синтезаторов и бас-гитары, чтоб донести то, что хочу, но я стою на позиции: не нужен гигантский симфонический оркестр со всеми возможными инструментами.

ВК: Макаревич сказал, что достаточно прожил в музыке и понял: электроника всё же убивает музыку, создаёт «консервы».
Э.А.: Я знаю. У него своя позиция, он считает это «консервами», а я не считаю.

ВК: Многие музыканты занялись синтезом электронной музыки и неоклассики совсем недавно — Макс Рихтер, Нильс Фрамм. А рокеры из King Crimson и Yes использовали идеи академической музыки в семидесятых. Тут есть закономерности?
Э.А.: Это всё личности, особенно King Crimson и Рихтер. Я не могу увидеть здесь тенденцию, они решают свои личные задачи. И просто есть единая река музыки, которая начинает всё в себя собирать.

ВК: Вы кажетесь скромнее и проще большинства медийных персонажей, несмотря на статус и обилие наград. Как так вышло?
Э.А.: Мне очень неуютно, когда на меня обращают внимание. Я бы хотел сидеть где-нибудь в бухгалтерии за последним столом: чего-то считать, смотреть в окно — и чтоб меня никто не трогал, а я никому ничего не был должен.

ВК: А как же концерты?
Э.А.: Я почти перестал бывать на них, потому что качество исполнения хоть и высокое, но у меня настолько обострился слух в студии, что я слышу малейшие неточности и фальшь. Если энергетика оркестра захватывает, то мелочи не важны, но это редко бывает. Студийный звук ни с чем не сравним, потому что это качественная работа со средой и акустикой. В Средние века в церквях были свои приёмы, чтоб повысить внимание слушателей: в соборе Святого Марка в Венеции, по хроникам, во время рождественских и, кажется, пасхальных служб хор ходил кругами, чтобы звук правильно распространялся. Сейчас электроника позволяет создать искусственную акустику — какую хочешь! Гениальный минималист Клаус Шульц (хоть и Райли был первым) идеально распределяет звуки в акустике: они меняют окраску, завораживают, гипнотизируют — вот что такое среда. Иногда музыка совершенно не приспособлена к залу… Ректор консерватории (имени Петра Чайковского — прим. авт.) Саша Соколов рассказывал, что в Вене ему показали партитуры Бетховена, безжалостно поправленные Малером в оперном театре, потому что акустика не позволяла воспроизвести написанное. Когда я попал в студию, то понял: акустика — решающий элемент в восприятии музыки.

ВК: Ваши коллеги — те же Вангелис, Морриконе — часто говорили о мировом культурном кризисе. Вы же на этот вопрос как-то ответили просто: «Мы не можем ни переварить, ни осознать всего, чем учёные и инженеры буквально завалили нас».
Э.А.: Тут как у Булгакова — кризис в головах. Ведь такое гигантское поле деятельности! И такая узколобость… Надо не только заниматься собой, но и смотреть, что вокруг.

ВК: А другой ваш коллега и товарищ Владимир Мартынов считает, что глобальный культурный кризис начался аж в XIX веке.
Э.А.: Мартынов — абсолютный гений и мой ближайший друг. Да, ещё он считает, что надо прекратить на время писать. Я ему говорю: ну так подай пример, не пиши ничего хотя бы пару лет! Но нет, продолжает чего-то… Хотя меня недавно спрашивали про новую музыку: когда вот будет колоссальный рывок? Я говорю, что автор его не сделает, потому что настало время мистерии.

ВК: Это как?
Э.А.: Современный человек перегружен информацией со всех сторон, и он закрывается. Тут ещё нужен специальный зал, и техника нам это сегодня позволяет. В массовом порядке это дорого, конечно. В мистериях зритель принимал же участие — и мы с Михалковым недавно стояли рядом с голографическим героем. Ты становишься участником! Это невероятные возможности, которые пробьют брешь, если это будет грамотно и красиво сделано. Технически это всё очень дорогое удовольствие, особенно голография. Но 10 лет назад «памяти» не хватало, и это было возможно лишь на 2–3 минуты, а сегодня нам предложили со всех сторон посмотреть на движущуюся балерину!

ВК: Не отличить от живой?
Э.А.: Вот абсолютно! Рассказу можно не поверить, но там ещё девушку подобрали, которая была хороша собой: чуть обнажена, подробности лица, ресницы — фантастика! И даже пахло духами. Ты наблюдал эту историю лично! Правда, потом она «рассыпалась». Никита страшно загорелся, планировал театральную «Рабу любви» так делать. Но потом подостыл, там у него тысяча дел…

ВК: Что нужно для всего этого?
Э.А.: Качественный рывок. Нужно государству или какому-то меценату поверить в эту идею — и сделать такой зал. И всё пойдёт сразу. Я даже знаю, как это сделать, но в одиночку композитор не сможет — нужны и режиссёр, и балетмейстер, такое искусство требует коллектива. И важно, чтоб был не самый очевидный сюжет. Да, на «Юнону и авось» люди до сих пор ходят, но там гениальная музыка Рыбникова. Здесь же нужно гениальное всё.

ВК: Говоря о новых технологиях: как вам интернет? Некоторые музыканты жалуются на пиратство, другие же, наоборот, считают, что сеть открыла доступ к аудитории.
Э.А.: Это вообще не относится к музыке. Интернет поглотил всё — и сделал всё частным случаем. Личность абсолютно нивелируется, поэтому появление гениального художника, властителя дум, невозможно. Этот поток сминает всё. Бедное сознание не понимает, что выбирать. Пушкина и Стравинского сейчас просто нет. Вернее, они наверняка есть, но не видны. Для меня интернет — это помойная яма. Но за злобой, ненавистью и сплетнями можно почерпнуть и другое: знания, библиотеки и всё такое прочее.

ВК: Нужна цензура?..
Э.А.: Ну, закроют клапан, оно накопится — и опять выплеснется. Пусть уж лучше само.

ВК: Вы затворник…
Э.А.: Я люблю быть один — и мне с собой пока ещё интересно.

ВК: …и ездите по регионам. Каково там?
Э.А.: На старости лет я понял, что Россия на самом деле так хорошо не жила никогда. Тяжело, но машины есть у всех, магазины полны, а я ещё помню очереди и пустые прилавки. Как бы сейчас всё это не упустить.

ВК: Я слышал, что вы работаете почти круглые сутки. Это уже привычка или готовите сочинение всей своей жизни?
Э.А.: Так получилось, что «Преступление и наказание» — главное сочинение моей жизни. Если Господь даст мне время, то, может, я ещё соберусь с силами… Но эти пять часов, которые я сплю,?— они ведь чтобы справиться с заказами и всё успеть.

ВК: Возраста не боитесь?
Э.А.: Нет. Я задумываюсь об этом, но ненадолго. Скоро выпускаю пластинку. Для меня это очень важная работа.